Дедушка был не таков. Он всегда был чисто выбрит электробритвой «Харьков». Он ходил в начищенных штиблетах (это он их так называл – штиблеты, был в этом слове какой-то неуловимо французский шарм) и в отглаженных брюках. В нагрудного кармашке пиждака у него всегда был блокнотик и ручка с золотым колпачком. Он приносил из лаборатории таинственные листы с линиями и загогулинами, которые назывались «синьки». Он учил меня чертить на рыжей миллиметровке. Объяснял, что такое масштаб, и спрашивал, понимаю ли я, сколько миллиметров в двух сантиметрах.
А ещё дедушка никогда не ругался матом.
Но рабочие в цехах при дедушкином институте матом не ругались, а разговаривали. И дедушке волей-неволей пришлось осваивать новый и непривычный язык. Но мат так и остался для него иностранным языком, на котором он хоть и мог объясниться, но с ошибками.
Раз без мата было нельзя, то на работе дедушка матерился. Когда ситуация того требовала безотлагательно. По рассказам очевидцев, это происходило так: дедушка снимал очки, аккуратно их складывал, убирал в карман и с некоторой запинкой говорил:
- Михалыч! Идите на хУ́й! Вы что, разучились чертежи читать? Как сказано, так и делайте!
Говорят, действовало отменно. Куда лучше, чем если бы дедушка матерился легко и непринуждённо…
