Бывают разные виды ненаказуемого насилия. Парикмахерское, например. Это когда ты приходишь со словами "немного уберите длину", а тебя полтора часа стригут-выстригают, возражений не слушая: ты в ужасе следишь за преображением лика своего в зеркале - выступают доселе неведомые черты и облик становится незнаком и пугающ. Потом накручивают власы на пламенеющий фен, пшикают по лбу и ушам лаком, и вуаля - вместо тебя сидит в кресле непонятно кто, и с этим непонятно кем как минимум месяц жить-уживаться, в метро собственного отражения в двери не узнавать, а парикмахерша, безжалостная Далила бытсервиса, стряхивает обрезки тебя на пол и приговаривает: "Вы стали совсем другим человеком!"

Я не хочу другим человеком.

Есть насилие акустическое. Это когда в маршрутке тебе в уши принудительно вливают песнь про купола или жениха хотела. А на просьбу сделать потише угрюмо молчат или цедят: "Я целый день за рулём туда-сюда мотаюсь, отдыха не знаю, всем пассажирам нравится, никто ничего никогда, одной вам не угодишь!" И сигаретным дымом пых, пых, пых.

Не угодишь. Но на этот вид насилия есть наушники фирмы "Koss", звуков наружных не пропускающие. Они же и от других видов того же насилия - когда рядом попадётся звездливая дама со мобилою, и разговорчивости ея хватит и на просто-доехать, и на в пробке постоять.

Но самое жуткое насилие - кулинарное. Оно бывает разное: от домашней своей разновидности "Не вставай из-за стола, пока всё не доешь!" до ужасного ужаса, когда ты сам, добровольно пожираешь невероятную гадость только из-за того, что тебе её уже положили на тарелку, и отвергнуть - значит предать законы гостеприимства, чтоб их так и распротак.

До сих пор память моя хранит леденящие воспоминания. О салате из варёной морковки со сгущёнкой, щедрой рукой нагруженном мне на тарелку на какой-то подмосковной даче - когда я попыталась сказать, что такое не ем, мне строго указали: "У нас все дети едят и очень любят, ты просто не распробовала!" О манной каше в больнице, впихнутой непреклонной медсестрой: каша теряла остатки тепла и уже подёрнулась агональной плёнкой, но медсестра ловко перешвыривала её студенистое тело ложкой и не слушала никаких возражений. Зря она потом ругалась, что пол пришлось мыть - я честно предупредила, что будет с кашей, когда я её попытаюсь проглотить. О чашке с растопленным бараньим жиром, который полагалось прихлёбывать как запивочку и который сразу облепил непроницаемой пеленой всё внутри. О налитой до краёв глубокой тарелке сладкого молочного супа с макаронами и пенкой, который мне скормила одноклассница - зачем, о зачем же? "Если ты не съешь, это будет означать, что ты не уважаешь мою маму, которая его готовила!" О диковатой разновидности омлета - жареная картошка и рис, залитые яйцом с молоком - которую пришлось съесть у дальних родственников. О чём-то жутком, сладком, молочном с сырым яйцом, во что была покрошена белая булка - очень, очень вкусном и полезном для здоровья. О многом, ох как о многом.

Объяснить, что тебе это невкусно и ты такое не ешь, невозможно. Сразу следует отточенное: "Ты не распробовала!" Распробовала-распробовала, лучше б вовек не распробовать. Но куда проще сослаться на несуществующие непорядки с кишками, чем доказать, что тебе просто невкусно.

Мне просто невкусно. Я не буду это есть. Даже голодная.

А хуже всего, когда уважаемый тобой человек, не спрося, хочешь ли, положил тебе на тарелку своего, для тебя несъедобного, сам сел напротив и уплетает, и поделать ничего нельзя, и кишками не отоврёшься - только затолкать в себя всё поскорее, и запить чем-нибудь, и заявить о сытости. Последнее обязательно. А то добавки положат.

Извините, что разболталась, аки старый Мазай в сарае. Просто в ленте последовательно вот и вот, и не выдержала душа моя груза соответствующих воспоминаний.